Том 2. Рожденные бурей - Страница 65

Написать об этом необходимо для тех миллионов, что теперь влились в комсомол, для тех, кто не был свидетелем или участником героической борьбы рабочей молодежи бок о бок с отцами за жизнь республики.

Начав писать, сделал первую ошибку — выхватил один эпизод и записал его. Начало было бесплановое.

Эта первая запись так и осталась в стороне от книги.

После я прочел в «Литературной учебе» о том, что целый ряд писателей вообще пишут книги с конца, иногда с середины и заканчивают началом.

Возможно, мастерам литературы это позволительно, но я думаю, что для начинающего писателя будет много лучше писать планомерно от начала до конца, но не наоборот.

Аквотепеш (Аквотепеш — читай наоборот — Шепетовка.) — это небольшой городок на Украине, бывшей Волынской губернии. Крупный железнодорожный узел. Здесь в мятежные годы сталкивались силы революции и реакции.

Насколько ожесточенна была борьба, можно представить по тому, что Шепетовка (читай наоборот — Аквотепеш) до тридцати раз переходила из рук в руки. Большинство эпизодов, описанных в книге, — факты.

Особенно ярко помню я погром, устроенный полковником Голубом, и я чувствую, что в повести я не смог описать всего ужаса этого массового избиения беззащитного еврейского населения. Могу лишь сказать, написано мною много бледнее той жути, которая происходила тогда…

Убийство паровозной бригадой немца часового и остановка поезда с карателями в пути записаны мной со слов живых участников этого эпизода. Все трое рабочих теперь большевики, ударники в том же депо. Когда я диктую, прежде чем рассказать о том или ином действующем лице, я мысленно в своем воображении представляю этого человека; этому мне помогает хорошая память. Я цепко запоминаю людей и через десяток лет могу вспомнить их. И вот, рисуя в своем воображении все действие, которое я диктую, я все время не теряю картины, созданной воображением. Когда картина обрывается, то обрывается и запись. Я считаю, что начинающий писатель не может ярко записать человека и картину без этого мысленного воображения. Может это чудно, но мне особенно представляются картины, вызываемые в моем воображении, когда я слушаю мелодичную тихую музыку, особенно скрипки.

Гибель Сережи записана лично моей рукой, как раз когда я слушал по радио «Кавказские мелодии» Ипполитова-Иванова.

Плохо то, что в журналах, помогающих молодому писателю, крупные писатели не пишут о черновой практической своей работе, хотя бы о монтаже книги, о построении главы и т. д., считая это ненужной мелочью, а давая много места общим теоретическим разговорам. А начинающему писателю необходимо также знать технику работы, [получить] хотя бы такую простую помощь, как создать план работы.

Сколько энергии тратится зря, пока начинающий товарищ найдет то, что давно уже известно литераторам.

Все без исключения писатели говорят о важности записной книги, это бесспорно верно. Сколько хороших настроений уплывает в воздух, не будучи сейчас же записаны в книжку. И вот я, которому очень трудно лично писать, завел себе такую книжку, и она уже служит мне хорошую службу.

Большинство действующих лиц носят вымышленные фамилии. У Жухрая настоящее только имя, и был [он] не предгубчека, а начальником Особого отдела. Не знаю, насколько удалось мне зарисовать эту фигуру литого из цельного чугуна балтийского матроса, революционера-чекиста. Наша партия имеет таких товарищей, которых никакая вьюга, никакой ветер не может сбить с крепких, слегка выгнутых наружу ног; с внешности грубые, наполненные силой, замечательные эти люди.

[1933 г.]

За чистоту языка

Проблема языка нашей художественной литературы, с такой силой и непримиримостью поставленная Алексеем Максимовичем Горьким, уже давно требовала тревожных сигналов, предупреждающих об опасности засорения нашего прекрасного русского языка всякого рода искажениями уже существующих слов или «созданием» новых, в большинстве случаев несуразных, бессмысленных, лишенных какой-либо образности, просто непонятных слов.

Например, пресловутое «скакулязила», — смысл этого слова знает лишь его автор. Читатель, натыкаясь на такие словечки, реагирует сообразно темпераменту, но послушать его реплики писателю было бы полезно.

Тов[арищ] Караваева, выступая на вечере «Молодой гвардии» в Оргкомитете ССП, говорила о том, что печататься с каждым годом становится труднее не потому, что ослаблено внимание к литературной молодежи, наоборот, — внимание выросло по сравнению с прошлым во много раз, но потому, что многомиллионный читатель вырос и политически и культурно вместе со всей страной и его требования к литературе увеличиваются параллельно его росту.

Я надеюсь, что не выскажу правой теории своим убеждением, что в художественной литературе, больше чем где-либо, главное не темпы, а качество. Лучше написать одну книгу в несколько лет, но чтобы она «жила» десятилетие, чем три-четыре книги, забываемые уже на другой день после их издания. Язык литературы — важное орудие производства для писателя, и о нем надо говорить. Для нас, литературной молодежи, только вчера вступившей в литературу, проблема языка, сюжета, композиции является основной проблемой, требующей развернутой самокритики и учебы.

Откуда в молодежных книгах поток таких слов, как: «шамать», «топать», «мура», «буза», «шпалер», «похрял», «сбондил» и так далее и тому подобное? Все это не создано авторами, а взято напрокат из воровского жаргона. Преступный мир — уголовщина — в целях некоторой конспирации десятилетиями создавал свой жаргон, совершенно непонятный неискушенному слуху. И вот это чуждое пролетариату просочилось сначала отдельными словечками, а затем в большом количестве в обиход и отсюда в литературу. Как видим, язык тоже стал объектом борьбы, и в него заползли благодаря нашему попустительству все словесные паразиты.